Существует много свидетельств о том, что во время пандемии и карантина выросло число случаев домашнего насилия. Если человек, с которым женщина и дети живут под одной крышей, наносит ей и детям физический и моральный вред, то надо уходить от такого мужчины. Надо! Так рассуждают люди со стороны. Но в каждом отдельном случае, как сказал Лев Толстой, каждая семья несчастлива по-своему.
Прекрасна повесть Чингиза Айтматова «Джамиля». Романтическая история о любви, гимн свободной личности, песня человеку, отстоявшему свое достоинство. Юная девушка, выданная замуж не по своей воле, а по традиции, бросает вызов и уходит в свою, очищенную от условностей патриархального общества, жизнь. Вдаль, по сияющей дороге свободы, вместе с любимым человеком, прочь от чужой недоброй воли.
Романтизм хорош в книге, хотя он и вдохновляет на подвиги. Вдохновение – только начало поступка, пускай и очень важное начало.
В реальной жизни всё происходит сложнее, корни «чужой воли», особенно если эта воля выражается в насилии, глубже.
Всякая катастрофа обостряет проблемы общества и каждого человека в нем. И если семья – это первичное общество, в которое мы попадаем сразу после рождения, то и в нем все обостряется до предела.
По данным МВД, в 2018 году в Кыргызстане число зарегистрированных лиц, совершивших семейное насилие (с выдачей охранного ордера), было таким: 6583 мужчины и 595 женщин.
Посмотрим статистику в движении. Генеральная прокуратура КР сообщает о 6145 зарегистрированных фактах семейного насилия по республике за 2019 год. Жертвами стали в основном женщины — 5659 человек. А число мужчин, ставших жертвами, — 486.
Значит ли это, что с течением времени число случаев семейного насилия уменьшилось? Конечно, нет.
За первые три месяца 2020 года, по данным МВД, количество фактов домашнего насилия выросло на 65 процентов по сравнению с тем же периодом в прошлом году. Семь женщин в результате умерли.
Причины, которые вызывают насилие в семье, тривиальные, но от этого не менее, а может, даже более удручающие. Это безработица, бедность, пьянство, миграция, неудовлетворительные бытовые условия, низкий уровень образования взрослых, негативные патриархальные традиции типа «эл эмне дейт», несовершенство законодательства и его правоприменения и исполнения, неудовлетворительный милицейский надзор над абьюзером, наконец, самосознание жертвы.
В паре «насильник — жертва» может быть много причин для консервации такого состояния пары.
Из разговоров с жертвами домашнего насилия и психологами, из обзоров публикаций в СМИ и социальных сетях видно, что проблема не имеет однозначного решения.
Я намеренно не упоминаю здесь о страшных случаях домашнего насилия, чтобы понять психологический механизм домашнего насилия. Мне хочется понять, почему женщина из Сузака, которую зверски пытал муж, надевая ей на шею автомобильные шины и поливая холодной водой, — почему эта женщина не только отказывается от обвинительных показаний, но и остается жить с этим «человеком» под одной крышей, в одной «семье»? В этом случае я не могу эти слова – человек, семья – писать без кавычек.
И вот я начинаю расспрашивать тех, которым пришлось пройти этот страшный путь жертвы насилия, уцелеть, выйти из отравляющих отношений и начать выздоравливать – как физически, так и психологически.
Юлия, пострадавшая от насилия не только со стороны мужа, но и со стороны его родственников, ни в чем не винит жертву насилия. По ее словам, вся ответственность в этом случае ложится на насильника. Причины, по которым он, насильник, издевается над своей женой и матерью его ребенка, в целом, понятные. Это чаще всего то, что было почвой для личности насильника в семье его родителей. В Юлином случае – отец мужа пил и сам был не прочь утвердить кулаками и обсценной лексикой статус «настоящего мужика» и «кто в доме хозяин».
Возможно, что и воспитывал такой отец своего сына вот такими же методами, – застарелые травмы детства проросли кривыми ветками характера и привычек.
Почему-то в нашем обществе мужественность имеет прямую ассоциацию с грубым и громким – чтобы все слышали! – голосом, с образом «колючий, могучий, вонючий», с железобетонной уверенностью «я знаю, как». Но при всей своей внешней прочности – такие конструкции из бетона и железа хрупкие и, сотрясаясь и разрушаясь, губят все вокруг.
Насильник, поясняет Юля, сам не знает, что творит, особенно если он еще и пьян. Близкий человек, от которого он ждет только предательства и коварства, виноват еще до любого своего поступка. Например, насильнику сон приснился, в котором его «оскорбили». Или ты не так стояла. Не там. Не с тем. Не так посмотрела. Не так сказала, не тем тоном. В телефон посмотрела, улыбнулась – кому ты там улыбнулась?! 24/7 – насильнику нужен контроль над «объектом».
У Чехова в рассказе «Скрипка Ротшильда» русский плотник называет свою жену «мой предмет». Он ни разу за всю их долгую семейную жизнь не сказал ей доброго слова, да что там доброго, — вообще не разговаривал с нею ни о чем, только по делу да про деньги. Но как бы считал, что «любит».
Вот таким же «предметом» часто в сознании сегодняшних домашних абьюзеров становятся жена и дети. И общество поддерживает такое отношение, часто даже навязывает. Не в этом ли отношении корень традиции «ала качуу»?
Я очень часто извиняюсь, — говорит Юля. – Это привычка. До сих пор боюсь, что что-то не так сказала, что не так меня поняли… Извиняюсь на всякий случай.
Наш менталитет – вот что поддерживает страх в сознании жертвы. В любом случае родня со стороны насильника становится на его сторону: «сама виновата», «не выноси сор из избы», «стыдно».
Женщина беззащитна. Особенно когда она беременна, когда ей нужна помощь, родня мужа очень редко оказывает ей поддержку и защиту.
То, что при насилии над матерью страдает ребенок, вообще не волнует насильника. А дети в такой ситуации, даже если физически не пострадали, приобретают такие психологические травмы, которые лечат уже во взрослом состоянии.
Специалист по психосоматическим заболеваниям из Республиканского центра психического здоровья рассказала, что в этих случаях болезнь уходит в психические глубины, которые исследовать гораздо труднее. Ведь дети не могут ни рассказать о том, что творится в их растущих, открытых миру душах, ни обратиться за помощью. А взрослым – напуганным женщинам, разгневанным мужчинам – не до детей. И вот уже скрытые травмы вершат свою разрушительную работу в сознании взрослого и часто воспроизводят насилие на новом витке семейной истории.
Обращаются ли женщины к психологам в такой «лайтовой» версии, как назвала свою историю домашнего насилия Юля? Чаще всего – нет. Боятся осуждения. Не хотят осуждения и разговоров. Поэтому идут к подругам, там помощь вернее и надежнее.
Обращаются ли в милицию? А смысл? – спрашивает Юля. Вот у меня подруга, у нее трое детей. Муж бьет. Но куда она пойдет с этими тремя? А если сама уйдет – кто за детьми смотреть будет? И, кстати, а кто не бьет? Да и милиция «отмазывается» своим классическим «вот когда убьет, тогда приходите». И вообще – типа, это семейная история, пошумят, да и помирятся. И вообще, семейное насилие – это «проступок», и только если вы разведены – это «преступление».
Милиция не ограждает от насильника. Охранный ордер, говорите? Нет, не работает, это филькина грамота. Или работает в очень малой степени. Ну да, запрещено ко мне подходить – так он звонит и угрожает. Но милиция на это отвечает: запишите его угрозы. То есть я снова подвергаюсь насилию, эмоциональному.
А как быть, если угрожают родственники? Если тебя встречает, например, свекор и вываливает на тебя ненормативную лексику и кулаками машет? И прохожим, в общем-то, все равно – свои собаки дерутся, третья не приставай…
А если тебя преследуют, ходят за тобой, караулят в подъезде, на работе? И даже приходят к шелтерам, в которых укрываются от их преследования жертвы, и там кричат и угрожают.
Психологическое насилие у нас не признается как насилие ни в законе, ни по факту, ни в общественном сознании.
Есть тема, о которой мало говорят: это общение абьюзера с его собственными детьми. Если даже мать против, ни закон, ни общество не защищает ребенка от такого кислотного общения. Такой отец может прийти в школу, и школа не препятствует этому общению.
Есть мнение, что работать надо не только с жертвами, но и с насильниками. Ремонтировать их сознание, подсознание, мораль, в конце концов. Ведь они, с их точки зрения, действуют «правильно», они судят, решают, наказывают – вершат судьбу «провинившейся» женщины, как боги.
Но какой же долгой будет дорога по «перевоспитанию» абьюзера! Это невозможно без изменения общественного сознания, без признания за каждым человеком права на личную территорию, мнение, достоинство, уважение и защиту.
Недавно в интернете я нашла пример «быстрого решения» проблемы домашнего насилия.
Он «импортный», завозной, из страны с древней культурой, где патриархальные традиции сильны, как и у нас, — из Индии.
Наберите в гугл gulabi gang, и вы познакомитесь с удивительными женщинами, сильными духом и телом.
Они носят розовые сари и… дубинки. Когда Сампат Пал Деви увидела, что ее подругу избил муж, она пошла поговорить с ним, но он избил и ее, защитницу. На следующий день недрогнувшая Сампат вернулась с бамбуковой дубинкой и пятью подругами с таким же снаряжением, и они задали трепку негодяю. В 2006 году женщины, узнавшие об этой инициативе по решению проблем с домашним насилием, объединились в сообщество Gulabi Gang. Нет, они не контролируют всех индийских мужчин. Но в своем сообществе наводят порядок быстро. Однажды Сампат указала чиновнику на разбитую дорогу, а когда он отказался с ней разговаривать, она просто вытащила его из машины – бамбуковая дубинка была внушительным аргументом: дорогу отремонтировали. What cannot be endured must be cured! – С чем нельзя смириться, можно починить! В этом уверены женщины gulabi gang.
Я не призываю женщин взяться за дубинки. Но когда я читаю статистику домашнего насилия, мне хочется надеть розовое сари.
Автор: Элеонора ПРОЯЕВА
Иллюстрация: Лилия Худик/imenamag.by
Материал подготовлен Elgezit.kg при содействии Норвежского Хельсинкского комитета в рамках проекта «Истории незащищенности: От знакомства с жертвами насилия к мерам по предотвращению насилия».
